Рене де Рье:

«Взвесьте эти слова – что значит быть королем Франции».

Филипп IV Красивый.

Т. н. «эпоха религиозных войн» во Франции является одним из самых противоречивых и сложных периодов ее истории, требующих детального и всестороннего изучения и чрезвычайной осторожности оценочных характеристик, даже научных.
Однако именно она, как никакая другая, богата таковыми, причем зачастую далеко не научного толка. Причина этого кроется в многогранности эпохи, концентрации в коротком временном отрезке большого количества ярких, интереснейших личностей, не укладывающихся в привычные рамки черно-белой раскладки.
Генрих III де Валуа является одной из них, может быть, наиболее сложной и непонятой, как человек и государственный деятель, и современниками, и последующими поколениями историков. Об этом можно судить по тому многообразию оценок, которое встречается в литературе. Однако, как ни странно, работ непосредственно об этом человеке чрезвычайно мало, в частности русскоязычному читателю на сегодняшний день доступны только две:
1) Шевалье П. Генрих III;
2) Эрланже Ф. Генрих III.
Остальные работы касаются этой личности опосредованно, «в связи с…», что однако не мешает их авторам давать оценки и делать выводы, зачастую весьма поспешные, продиктованные концепцией, а не историческими реалиями.
Вообще, эта личность – настоящая находка для историков, т. к. в зависимости от вкусов, политических убеждений, склонности шокировать прошлым либо восстанавливать утраченную истину они могут, основываясь на одних документах и оставляя без внимания другие, написать сколько угодно совершенно правдивых, или, по крайней мере, правдоподобных портретов последнего Валуа. Надо признать, что беспристрастный историк часто бывает озадачен, пытаясь сопоставить свидетельства эпохи. Один из хронистов представляет Генриха как «влюбчивого вояку», другой настаивает на версии «кроткого короля», уподобляя его «юноше, всецело поглощенном женщинами», третий рисует портрет «неукротимого и мужественного солдата», посол Испании писал Филиппу II, что это человек, «истощенный близостью со слишком большим числом женщин» , еще один комментатор утверждал, что это государь, «приятный в беседе, любитель книг», и наконец, наиболее распространенное и наименее льстивое мнение: надушенный франт в неизменных перчатках, засыпающий со своими собачками посреди океана подушек: комичный король во взъерошенном плюмаже, сверкающий десятками перстней.
Пожалуй, Жан Эритье дал лучший диагноз: «Генрих III, ярчайший тип изменчивой и вырождающейся натуры, удивительное сочетание королевского величия и личной ничтожности, постоянно ускользает от историков, чтобы сделаться предметом исследования исключительно психологов и психиатров» .
Однако нет никаких сомнений, что этот человек при необходимости был замечательным государственным деятелем и умел в самых сложных и неблагоприятных обстоятельствах вопреки всему и всем действовать на благо государства. Во всяком случае в смутной, противоречивой, безумной и кровавой атмосфере религиозного противостояния, совмещенного с политической игрой, он смог сохранить страну единой и сильной для того, чтобы Беарнец сделал ее ведущим государством Европы.
Почему же именно к этой странной натуре, к этому необъясненному характеру прицепилось определение «тиран», иногда переходящее в более оскорбительные «деспот» и «самодур»?
Вряд ли эти оценки мотивированы научными доводами. Любой историк с легкостью докажет, что никакая тирания в собственном значении не была возможна во Франции XVI века, а тем более деспотия и самодержавие на манер российского. Так что злосчастный король никак не мог реально быть вторым Писистратом, Иродом или Иоанном Грозным.
Просто у эпохи были свои каноны, свои потребности, другие кумиры. Генриху не повезло. Окруженный целой плеядой ярчайших личностей: Екатерина Медичи, Генрих Наваррский, семейство Гизов, королева Марго, принц Конде, Филипп II Испанский и множество других – он был не менее масштабной, но более загадочной фигурой, непонятой современниками. А кроме того он был королем, т. е. тем, кто по представлениям времени, не мог себе позволить быть просто человеком, кому не прощались слабости и ошибки, чьи поступки не мерялись обычной меркой. Традиция королевской власти, пожалуй более сильная во Франции, чем во всех других государствах Европы давно утвердила в сознании нации образ «доброго короля», этакого идеального правителя, наделенного даром исцеления, живущего исключительно на благо святой церкви и своего королевства. Конечно, со времени Филиппа II Августа и Людовика IX Святого этот идеал значительно потускнел, но, освященной чистым образом Орлеанской Девы, вдохновленный блестящими правлениями Людовика XI и Франциска I продолжал жить в народном сознании и предъявлять к монарху исключительно высокие требования. Даже чреда никчемных королей – Генриха II, Франциска II, Карла IX – не поколебала уверенности французов в том, что король не имеет права на ошибку и слабость.
Истинный сын своей эпохи, Генрих де Валуа, наверное, как никто, сумел воплотить в себе ее многоликость. Изменчивости и событий его достаточно короткой жизни с избытком хватило бы на десятерых, а многогранности характера – для троих. Обожаемый и любящий сын суровой матери, отвергнутой супруги, вечно скорбящей властной королевы Екатерины Медичи, ненавистный брат короля-доходяги Франциска II, короля-полубезумца Карла IX, и вечного интригана-нудачника герцога Франсуа Алансонского-Анжуйского, нежный друг, а затем суровый гонитель знаменитой королевы Марго, решительный и удачливый военачальник, ненавидевший войну, пылкий и верный влюбленный, равнодушный муж, король, сбежавший от собственных подданных, благочестивый распутник, рьяный католик, считавшийся еретиком, образованный невежда, пленник собственных подданных, преданный друг, лукавый политик, скучающий романтик – все это характеристики одного человека – короля Франции Генриха III, последнего из династии Валуа.
Жизнь Генриха длиной в 38 лет настолько богата событиями и перевоплощениями, что хватило бы на десять совсем не тривиальных судеб.
Шестой сын короля Франции Генриха II и королевы Екатерины Медичи – дочери флорентийского герцога Лоренцо Великолепного и герцогини Овернской Мадлен, Александр-Эдуард де Валуа, названный в честь крестного отца короля Англии Эдуарда VI и дяди бастарда Александра – первого герцога Флорентийского появился на свет в Амбуазе 20 сентября 1551 года без четверти час ночи, получив при рождении титул герцога Ангулемского. Восприняв болезненность и наследственную «порченность» своей семьи, маленький принц, тем не менее, выгодно отличался от своих братьев и сестер грациозностью, миловидностью, «породистостью», за что сразу, неожиданно для всех, стал любимцем суровой и разобиженной на весь мир королевы-золушки, забытой и брошенной любимым супругом, которую всегда слушались, уважали, но очень боялись старшие дети.
Первые 8 лет своей жизни Александр провел в Амбуазе в окружении матери, братьев, сестер и кузенов – Генриха де Бурбон – сына Антуана, короля Наварры, которого он терпеть не мог за грубость, дурные манеры и буйный нрав, и Генриха де Жуанвиль – старшего сына герцога де Гиза – очаровательного блондина, ставшего ему верным другом. Отца принц видел редко, почти не знал и не испытывал к нему никаких чувств. Поэтому когда 10 июля 1559 года Генрих II умер от ранения в глаз, полученного во время турнира в поединке с капитаном собственной шотландской гвардии Монтгомери, и безутешная королева на все оставшиеся 30 лет облеклась в траур, он не испытал никакой печали от этой утраты.
Изменилось общественное положение будущего государя. Наследником незадачливого короля-рыцаря стал его старший сын Франциск – слабый и болезненный юноша, словно торопившийся вслед за отцом в могилу. Второй сын Людовик к этому времени уже давно лежал в могиле, сраженный корью, так что наследником престола отныне официально считался Карл, ставший герцогом Анжуйским. Александр таким образом не только сменил Амбуаз на Париж, но и вместо герцога Ангулемского стал Аланснсоким – братом государя без видов на французский престол, но с замечательными матримониальными перспективами.
Тогда же в жизнь восьмилетнего принца впервые вошли политическая игра и борьба за власть. В Амбуазе вдали от Лувра его детство протекало мирно, бури политической и религиозной борьбы почти не затрагивали их тихого уголка, и Александр имел о них только смутное отдаленное представление. В Париже все было иначе, этот город был сердцем смут и интриг, вместилищем королевского двора, со всеми его грязью и ужасами. И потому отныне юного герцога Алансонского, неотлучно находившегося при матери, все события политической жизни Франции касались напрямую. Тем более, что королева, так долго мирившаяся с положением золушки, теперь решительно двинулась на приступ долгожданных высот власти. Сначала ей даже удалось держать победу: Екатерина изгнала свою вечную ненавистную соперницу Диану де Пуатье и напомнила всем, что фаворитки есть фаворитки, а она – королева Франции, мать нового короля, и считаться с ней просто необходимо. Но очень скоро Гизы в купе с Марией Стюарт, вертевшей как угодно своим неразумным супругом – королем, быстро напомнили ей, что она всего лишь флорентийка, вдовствующая королева, и лучше бы ей сидеть смирно, если не хочет потерять тот минимум влияния и почета, который полагался ей по рангу.
Екатерина проглотила обиду и до времени смирилась, затаив бешенство. Александр, самый близкий ей человек, наблюдал его многократные приступы, когда мать оставалась наедине с ним в своих покоях. На публике королева играла превосходно – ее покорный и простодушный вид, глубокий траур и набожность вводили в заблуждение самых подозрительных. А закрывшись в своей молельне исписывала страницу за станицей и потом передавала эти опусы странным гонцам чопорного вида в строгих одеждах.
Не станем утверждать, что юный принц понимал все тонкости происходящего, но эта странная игра, развернувшаяся на его глазах, не могла не произвести впечатления на восприимчивого восьмилетнего ребенка. Кожей, почти на физиологическом уровне он впитывал новую для него атмосферу двора, полную лжи и лицемерия, невольно учился искусству притворства и придворной игры, тем более, что и задатки, и обстановка были самыми подходящими для этого.
Чопорные ли гонцы королевы сделали свое дело несколько рьянее, чем она просила, легкомыслие и честолюбие младшего принца Конде, тесные связи английского короля с оппозицией – не известно. Вернее, скорее всего, все «удачно» сочлось в нужном месте в нужно время. Но как бы там ни было, в начале 1560 года возник заговор с целью передачи власти Бурбонам. Раскрытый из-за неосторожности нескольких вертопрахов, он породил один из известнейших политических процессов того времени – так называемое Амбуазское дело. Власть была беспощадна, и заговорщики гроздьями повисли на стенах замка Амбуаз. Сидя в праздничном наряде в окружении своей семьи, Александр в этот день впервые увидел церемониал смерти, узнал, что она тоже может быть поставлена и сыграна, как спектакль.
Дальнейшие события развиваются с невероятной скоростью. В начале ноября Александр застал мать плачущей на молитвенной скамеечке и на вопрос о причине услышал, что Антуан Вандомский, ныне король Наварры, и принц Конде скоро прибудут в Париж. Маленькому принцу уже не надо было ничего объяснять. Он не понимал всех тонкостей, но усвоил расстановку фигур, как в шахматах. Он уяснил, что ловушка Гизов непременно сработает, и, когда в день прибытия высоких гостей сидел запертый со своими братьями и сестрами в дворцовых покоях, неясный шум, внезапно возникший в Лувре, был для него ясным сигналом, что дело сделано.
Но второй раз на спектакле смерти ему побывать не удалось. Вместо парадного камзола, приготовленного ради казни принца Конде, герцогу Алансонскому пришлось облачиться в траур и следовать за гробом внезапно умершего брата-короля Франциска II, над которым плакала только очаровательная Мария Стюарт.
С этой смертью в жизни девятилетнего Александра произошло новое превращение. И дело было не столько в новом титуле герцога Орлеанского – официального наследника престола при новом короле Карле IX, но в большей степени в том, что теперь Месье мог полностью ощутить все прелести этого положения. Неожиданно для всех кроткая флорентийская овечка показала зубы и, одурачив Гизов, обольстив Монморанси, запугав Антуана, стала официальной регентшей от имени десятилетнего короля.
В новом качестве Месье блеснул своей очаровательной внешностью на коронации брата 11 мая 1561 года и не без удовольствия услышал восхищенный шепоток дам в свой адрес.
А дальше все пошло как-то не так. При новом дворе теперь первую скрипку во всем играли гугеноты, королева-мать так благоволила им, что Теодор де Без в разговорах с Кальвином называл ее «наша королева» . Александр, воспитанный ревностным католиком, в какой-то момент с ужасом почувствовал, что его убеждения поколебались. И только влияние неизменного и верного Жуанвиля спасло герцога от впадения в ересь.
Меж тем Гизы, видя, что регентша упорствует в покровительстве еретикам и не слишком спрашивает их мнения, в знак протеста решили покинуть двор. Это известие повергло принца в большую печаль, ведь отъезд клана означал разлуку с любимым другом. Его грусть была на руку герцогу Франсуа, который несколькими неделями раньше пытался убедить Екатерину позволить им увезти Месье в более безопасное место, чем королевский двор под предлогом мнимой опасности от новых заговорщиков. Королева, которая боялась милых кузенов как огня, естественно отказала. Зато сам Месье оказался не против: при дворе было скучно, порой и страшновато, а Жуанвиль расписывал ему увлекательные прогулки, красоты Вогезского края, доброту его старшей сестры – очаровательной герцогини Клод. Как тут не прельстится одиннадцатилетнему ребенку, которого лучший друг зовет в такое прекрасное и веселое путешествие, подальше от учебы, суровых протестантов, придворных условностей.
Заговор созрел. Осуществить побег было поручено герцогу Немурскому, младшему отпрыску Савойской династии – обаятельному авантюристу, который за несколько дней сумел настолько очаровать Александра, что тот отбросил последние сомнения. Но как мог ребенок сохранить такой секрет: принц в восторге поделился замыслом с одним из своих камердинеров, который не замедлил рассказать все королеве.
Мать устроила грандиозный скандал: была удвоена охрана, замуровано окно в покоях принца, выходящее в парк, сделали попытку схватить герцога Немурского, даже в ответном послании к испанскому королю, пытавшемуся оправдать Гизов, обычно сдержанная и осторожная королева была резка, она приказала в оба глаза следить за испанским послом Шантоне и сообщила обо всем Королевскому Совету. Так что кроме бурного объяснения наедине с матерью, засыпавшей его упреками и залившей непритворными слезами, Месье был вынужден публично подписать протокол, представлявший дело так, что он получался лишь невинной жертвой черного замысла злодеев.
Глубоко униженный этим судилищем, мальчик не стал долго копаться в произошедшем. Нет, он не мог обидеться на свою добру матушку, которую всю жизнь по-настоящему нежно любил. Принц затаил злобу на истинных виновников Гизов, которые, как он теперь полагал, так грубо и безжалостно воспользовались его доверием и искренностью чувств. От этого герцог потянулся к протестантским идеям, и эта тяга зашла столь далеко, что его жертвой пали часослов сестры Маргариты и душевное равновесие испанского посла, которому наследник французской короны заявил, что скоро маленький гугенот в его лице станет большим гугенотом.
Это полуобращение Александра символично совпало с беспрецедентным со времен Римской империи событием: 17 января 1562 года был принят знаменитый Пуасский эдикт , предоставлявший протестантам свободу вероисповедания. Событие было поистине революционным, ибо никогда еще европейская держава не признавала вторую религию наравне с государственной. Екатерина ликовала – извечный предлог для внутренних распрей наконец уничтожен, и можно заняться наведением порядка в государстве и устройством будущего собственных детей.
Но, увы, это были только мечты. Две враждующие стороны отнюдь не хотели примиряться, религиозный фанатизм и личные амбиции заглушали голос разума. Гизы, поддерживаемые парижанами, начали резню, перепуганная королева-мать призвала на помощь принца Конде, но тот, памятуя о кануне кончины Франциска II, испугался и упустил шанс вместе со всей своей партией. Пока он опасался, ультракатолики действовали и переманили на свою сторону двор. А флорентийка, оскорбленная отказом протестантов, поняла, что опираться на них при управлении государством нельзя, т. к. они отстаивают только собственные интересы. После этого царственная актриса снова сменила маску: теперь она изображала ревностную католичку и вновь подружилась с Гизами.
Теперь ничто не могло остановить гражданскую войну. Королевство запылало: Гиз открыл границу для испанских банд, реформаторы впустили в Гавр англичан, во всей Франции не осталось ни одного уголка, где не шла бы война. В это жуткое время королева-мать со своей небольшой свитой колесила по дорогам королевства, уговаривая, сражаясь, договариваясь…
Пожалуй, только вмешательство провидения спасло государство от катастрофы, обезглавив обе враждующие партии: король Наварский погиб при осаде Руана, Монморанси попал в поен к протестантам, Конде – к католикам, а главный смутьян Франсуа де Гиз был убит под Орлеаном пулей Польтро де Мере.
Екатерина снова осталась хозяйкой Франции. Не простив гугенотам сделки с англичанами, она решила расколоть их партию, опираясь на поддержку католиков, вновь признавших ее за свою королеву. Венцом этой ее деятельности стал Амбуазский договор, подписанный обеими сторонами 19 марта 1963 года . После этого последовали долгие препирательства с Елизаветой Английской по поводу Кале и Гавра. Но и здесь флорентийка одержала верх, переупрямив рассудительную англичанку.
Регентша торжествовала. Пожалуй, даже Анна де Боже и Бланка Кастильская не смогли бы сделать больше в подобных обстоятельствах. Возвратившись в любимое Фонтенбло, она предалась мечтам о выгодных партиях для своих младших детей. Первое место в ее мечтах, естественно, занимал Александр, чье милое лицо и нежная улыбка столь часто утешали ее в течение последнего страшного года. Она грезила о короне для своего любимца и ради этого даже была мила с Филиппом II Испанским, с которым вела переговоры о браке дочери Елизаветы. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Встреча в Байоне, откуда юная королева Испании отправилась к своему супругу, окончательно поставила точку под этим направлением матримониальной деятельности Екатерины, т. к. испанцы требовали от нее слишком многого даже за царский венец на голове любимого сына.
В это время (конец 1565 – начало 1566 гг.) уже четырнадцатилетний Месье, пока еще исполнявший роль пассивного наблюдателя за всем происходящим в королевстве, наконец официально вступил в общественную жизнь, из круга которой ему уже не суждено было вырваться до конца дней. Правда, поводом к этому стали события отнюдь не самые приятные: со времени подписания Амбуазского договора в протестантской среде росло недоверие к власти, грозившее вылиться в новый заговор или восстание. Чувствуя это, всевластный с момента принятия Муленского ордонанса канцлер Лопиталь, не посоветовавшись ни с королевой, ни с Советом, принял ордонанс , вносящий поправки в Амбуазский эдикт. Этот закон по сути разрешал исполнение кальвинистских обрядов в частных домах на всей территории Франции. Естественно, этот шаг немедленно вызвал негодование католических вождей. Кардиналы Бурбонский и Лотарингский набросились на королеву с жалобами, требуя решительных действий. Екатерина в то время была больна и не вставала с постели, но пообещала вынести дело на Совет. Отлично! Но кому же председательствовать – королева в немощи, король, меньше всего интересовавшийся делами государства, на охоте? Гордо и нежно улыбнувшись в ответ на этот вопрос, флорентийка позвала… Месье. Ее четырнадцатилетнее чудо, первый принц крови не растерялся. Глубоко вникнув в суть вопроса, он провел столь опасные дебаты с полнейшей ответственностью и серьезностью, хотя по-мальчишески не смог скрыть удовольствия, когда было принято решение об отмене ордонанса.
Это событие окончательно подвело черту под детскими годами юного принца. Отныне он вступил во взрослую новую жизнь, готовящую для него столько неожиданностей.
14 июля 1566 года Парижский парламент зарегистрировал королевские грамоты, определявшие апанаж Месье. Его домен включал герцогства Анжу, кроме Сюмюра, Бурбонне, Овернь, графства Бофор, Форе, Монферран, Монфор-Ламори, баронство Боже, сеньорию Юссон. Советники уведомлялись также, что Его Высочество, изменив имя по случаю конфирмации, отныне становится Генрихом, герцогом Анжуйским.
Почти год новоявленный Генрих безмятежно наслаждался жизнью. Спокойствие нарушали только бесконечные волнения вокруг Нидерландов, в которые протестанты постоянно втягивали королеву или сообщения об очередном недовольстве самих гугенотов, возглавляемых теперь вечно беспокойным и не по годам пылким адмиралом Колиньи. Но в сентябре 1567 неожиданно разразилась гроза: во время придворного праздника в Монсо принц Конде (вероятно вспомнив о проделках герцога Немурского) решил похитить короля. Ни Его Величество, ни регентша ничего не подозревали, да и сама мысль о таком безумии вызвала бы у рассудительной флорентийки только смех. Поэтому еще 24 числа она писала послания провинциям о соблюдении Амбуазского эдикта, а 27 ей сообщили, что орды кальвинистов недалеко от замка.
Эта выходка привела к возобновлению гражданской войны. Семидесятипятилетний коннетабль Монморанси, которому совсем не нравилась эта авантюра, вынужден был возглавить армию против собственных племянников. Первое решительное сражение произошло у Сен-Дени 10 ноября 1667 года. Оно было выиграно ценой жизни досточтимого старца, к тому же победа была не очень убедительная: протестанты отступили, но не были разбиты. В такой ситуации новое назначение на эту должность было необходимо немедленно, т. к. война продолжалась и гугеноты не собирались складывать оружие.
Все ждали слова королевы. В одном из приступов безумной материнской любви Екатерина приняла решение, поразившее всех, - не восстанавливать должность коннетабля, а назначить своего обожаемого сына наместником королевства.
Прежде всего был ошеломлен сам Месье – в шестнадцать лет он становился фактически вице-королем. Не имея военного образования, систематических знаний и опыта управления государством, он теперь должен был решать исход войны и будущее монархии.
Истинный сын своей матери, он однако быстро овладел собой. С чисто итальянской гибкостью, как настоящий ученик Макиавелли, новоявленный главнокомандующий очень быстро примирил всех амбициозных в собственном войске, засыпав каждого обещаниями и лестью, умело делая вид, что каждому предоставляет право самостоятельно принимать решения. Действуя таким образом, Генрих сразу же приобрел популярность в армии и развязал себе руки. Тем временем протестанты отступали. Они поняли, наконец, что у короля слишком большая сила и прислали наместнику предложение о мире. Юношеский пыл не помешал Месье оценить необходимость и своевременность этого шага. 29 ноября он поделился этими соображениями с братом, и скоро в Немуре начались мирные переговоры, окончившиеся ничем, т. к. протестанты просто тянули время, дожидаясь иностранной помощи.
Воюющие стороны были в странном положении: в королевском стане молодой командующий не мог справиться с собственными подчиненными, вплоть до того, что сама Екатерина была вынуждена примчаться на помощь к своему любимцу; у протестантов, чью армию наводняли иностранные наемники, кончались деньги. В стране, опустошаемой бессмысленными боями, царил хаос, королева-мать, снова бодрая и деятельная металась между враждующими сторонами и Парижем, уговаривала, грозила, договаривалась об иностранной помощи…
В конце концов деньги у кальвинистов кончились, и Конде ничего не оставалось, как предложить мировую. Король согласился не сразу – он не мог простить протестантам своего испуга и бегства из Мо, но Екатерина надавила и заставила сына пойти на компромисс. Мир был подписан 22 марта 1568 года. По его условиям Амбуазский эдикт оставался в силе, уход наемников оплачивался из королевской казны, зато у короля, в отличие от протестантов, оставалась вполне боеспособная армия .
Месье был на седьмом небе. Он трезво оценил все произошедшее, извлек необходимые уроки, но, чувствуя неизменную поддержку такой могучей и благосклонной матери, мнил себя властителем умов, не обращая внимание на холодную злобу и бешеную зависть, которые его красота, обаяние, успех у женщин, популярность при дворе и в народе и любовь матери вызывали у нецарствующего короля Карла.
Мартовский мир ни у кого не вызвал иллюзий, гражданская война в королевстве не прекращалась ни на минуту, и враждующие стороны не принимали никаких реальных действий, чтобы остановить ее. Напротив, уже 1 мая 1568 года на Королевском Совете стало ясно , что о терпимости можно забыть, причем Месье внес большой вклад в размежевание умеренных и радикалов, решительно поддержав вторых. Следствием этого стал новый виток войны и эдикт, запрещавший во Франции кальвинистское богослужение и обязывавший пасторов покинуть страну в пятнадцатидневный срок. Умеренные во главе с Лопиталем решительно отказались ратифицировать его, но это привело только к отставке канцлера и победе ультракатоликов, возглавляемых кардиналом Лотарингским, ставшим чем-то вроде первого министра. Карл IX тоже горел жаждой убийства, ему было тесно в Лувре. Но Екатерина опять все сделала по-своему: одурачив Гизов и заперев в Лувре беснующегося короля, она вновь отдала всю полноту власти в руки любимому Генриху, а значит и себе.
4 октября главнокомандующий вернулся в армию и принял на себя бремя государственных забот. Второй этап его деятельности был более успешен, тем более что хитроумная матушка позаботилась и отдала армию и само любимое детище в опытные руки графа де Таванна, слишком хорошо разбиравшегося в войне и ситуации, в которую он попал. Поэтому одержав победы при Жарнаке (13 марта 1569 г.) и Монконтуре (3 октября 1569 г.), он без колебаний пожертвовал всю славу юному принцу. Король не нашел в себе сил поступить также: явившись в армию в самый ненужный момент, он не позволил ненавистному брату закончить эту бесконечную войну за месяц. Отменив намерение Таванна добить остатки войска адмирала, он приказал осадить Сен-Жан-д*Анжели, где армия, утопая в грязи, напрасно протопталась 6 недель, понеся огромные потери. За это время кальвинисты восстановили свои силы, вновь начали побеждать, сведя на нет все прежние успехи королевских войск.
Результатом этой "замечательной" военной кампании стал новый мирный договор – Сен-Жерменский (8 августа 1570 г.), по которому получали полную свободу совести, свободу богослужения на основе Амбуазского эдикта и четыре первостепенных крепости: Ла-Рошель, Монтобан, Ла-Шарите и Коньяк .
Последующие два года после Сен-Жерменского мира Генрих купался в лучах своей славы и с увлечением придавался амурным утехам. Увлекающийся и экспансивный по природе, он отнюдь не чурался любовных приключений, тем более, что многочисленные придворные дамы сами были готовы пасть перед красавцем принцем, овеянным бранной славой. Многие прелестницы познали сладость его объятий, но ни одна из них, даже мадмуазель де Шатонеф, которой он посвящал донельзя томные любовные элегии, не привязала его надолго. Истинная страсть проявилась неожиданно в отношениях с младшей сестрой – прелестной Маргаритой, с которой еще во время военных действий их неожиданно связала крепкая дружба. Близкие по духу брат и сестра находили истинное удовольствие в общении. Но неожиданно сердце Марго оказалось доступно не только братской любви, но и стрелам Амура. Красавец–блондин Генрих де Гиз покорил принцессу, и она забыла о милом Месье. Сам бы принц ни о чем не догадался, но его нынешний фаворит Дю Га, видевший в Маргарите опасную соперницу для своего влияния на герцога, открыл ему глаза на любовные шашни сестры. Ярости Анжу не было предела, тем более, что похитителем оказался бывший милый друг, а теперь главный враг и соперник. В порыве досады он рассказал обо всем матери, а та, практичная, как всегда, усмотрела в этой любовной игре политическую, решив что таким образом Лотарингцы снова хотят получить при дворе первые роли, если не хуже – брачным союзом обеспечить себе права на французский трон. Она устроила Маргарите бойкот, с радостью поддержанный оскорбленным Генрихом и двором, от чего принцесса тяжело заболела. Месье тут же забыл обо всех обидах, заливаясь слезами, он дни просиживал у постели сестры, молясь об ее выздоровлении. Господь внял его молитвам, но выздоровевшая Маргарита так и не простила ему обиду, и в их отношениях больше никогда не было прежней теплоты.
За всеми этими событиями пристально следил король. Его ненависть к брату переросла в нечто патологическое. Словно назло ему он сблизился с Маргаритой, нежно именуя сестричку «толстушкой Марго», увлеченный идеей освобождения Фландрии из-под власти Испании, он стал ближайшим другом Колиньи, который своей чопорностью, надменностью, манерами бесконечно раздражал своего недавнего победителя, ведя себя при дворе почти по-хозяйски. Эта дружба стоила Генриху должности главнокомандующего. Затаив злобу, он с не меньшим пылом бросился в словесные баталии в парламенте и Королевском Совете, горячо протестуя против авантюры, затеянной Карлом в Нидерландах при горячей поддержке адмирала. Ради такого дела он даже временно примирился с Гизом. Эта троица (Месье, Гиз и Таванн) при поддержке королевы-матери одержала верх, и большинство Совета проголосовало за мир . Король подчинился, но не забыл брату очередного унижения.

Отредактировано Провидение (Пн, 3 Сен 2012 02:04:51)