При словах Анны об учёном враче герцога Анжуйского, в особенности при именовании его ходячей клистерной трубкой барон не сдержался и хихикнул. Вернее, конечно, он всё-таки сдержался, ведь если бы не швы, он бы не ограничивался хихиканьем, а расхохотался подобно молодой горничной, ну а тут - как мог, так и выражал своё отношение.
- А я ведь говорил только что, что мальчику нужно получить дворянское воспитание, чтобы не быть, как Вы выразились, клистерной трубкой, - с усмешкой произнёс Ливаро. - Вы же как дочь полкового маркитанта понимаете, как важно, чтобы мальчика воспитали настоящим мужчиной, воином, чтобы он не падал каждый раз в обморок от испуга и чтобы умел защитить себя и товарищей. То же и в поединке за честь. Сорбонна - это, конечно, хорошо, но помимо неё просто необходимо выучить Жана тому, чему учили меня.
Потом уже другим тоном он прибавил:
- Только не стоит обижать мальчика, и уж точно не надо смеяться в его присутствии. Пока он не знает тонкостей и верит, что в Сорбонне его научат не бояться ран и прочего. Ну а я просто разъясню ему, что необходимо, чтобы этого действительно не бояться. Впрочем, Жан всё-таки смелый. Смел ведь не тот, кто бездумно рискует жизнью, к примеру, прыгая с обрыва в пропасть, и своей гибелью доказывает свою дурость, а вовсе не геройство, а тот, кто, преодолев свой страх, идёт в атаку или держит оборону, а то и прикрывает отход товарищей, зная, что при этом погибнет. А мальчик всё-таки, хоть ему было, наверное, тяжело смотреть на меня вчера, всё же и помогал господину д'Аламберу, и готовил для меня мазь, да и вообще, вёл себя достойно. Впрочем, Вы, наверное, больше знаете, какой он, так что я не буду сейчас говорить об этом.
Меж тем Анна поставила поднос на стол и, улыбнувшись, заговорила. Значит, таков приказ Его Высочества... - размышлял анжуец над словами молодой женщины, и у него напрашивался вывод, что сюзерен оказал ему большую честь, ведь та, кому поручено исполнение христианского долга, довольно мила. При упоминании же мужа Анны, особенно когда она метко его охарактеризовала, барон фыркнул, отчасти презрительно. Конечно, с одной стороны, этот самый Гийом всё-таки помогал в операции, в том числе и удерживая его за ноги, и заслужил благодарность, но, с другой стороны, хоть тогда раненый был не совсем в том состоянии, чтобы обращать внимания на лица, но сейчас, вспоминая тогдашнее выражение лица Гийома, он мысленно соглашался с Анной. Вслух же произнёс вот что:
- Так, значит, у Вас сынишка? Должно быть, такой же красивый, как мать... А сколько ему сейчас и каким именем его нарекли? Что до моей руки, то вот она.
И Ливаро протянул красивой горничной левую руку. Поскольку он и так находился в полусидячем положении в связи со своим ранением, сесть было проще, а с помощью Анны - ещё и приятнее. Когда это было сделано, барон произнёс:
- А теперь, поскольку Вам поручено заботиться о страждущем, прошу Вас до завтрака исполнить две моих просьбы... - тут он заговорил тише, можно сказать, полушёпотом. - Найдите моё распятие и помогите надеть его, а ещё заприте дверь... Ведь сюда может заглянуть кто-нибудь из слуг или придворных. А я вовсе не желаю, чтобы они видели барона де Ливаро слабым и лежащим в постели, а тем более язвили по этому поводу. В каком порядке Вы исполните эти просьбы - на Ваше усмотрение. Прошу лишь, не откажите мне.
Слова эти Жан сопроводил нежной улыбкой. Что касается просьб к молодой женщине, то в них обоих или, по крайней мере, в одной из них, пусть анжуец не признавался в этом даже себе, был вложен и второй смысл. Ведь, когда Анна помогала ему садиться, Ливаро было приятно прикасаться к её руке, к тому же он очень близко видел её грудь, такую пышную от молока...

- Очень рад, что так, потому что Джон всё-таки старается преодолевать страх, в отличие от доктора Жозефа, - уверенно произнёс барон. Впрочем, разговор на эту тему он больше не намеревался продолжать, по крайней мере сейчас, в обществе Анны. Она же, заперев дверь по его просьбе, вернулась и ответила на вопрос о распятии, а также о своём малыше.
- Так значит, его тоже зовут Жаном? - с улыбкой сказал Ливаро. - Какое совпадение! Такое чувство, что во дворце Его Высочества на каждом шагу попадаются мои тёзки. А знаете, после Ваших слов я очень хотел бы как-нибудь на него взглянуть.
Разговор о сыне Анны вновь напомнил анжуйцу об относительно недавней поездке в Дофине и о пребывании в Бьелельвиле у сестры и её супруга - маркиза де Ла Пайетри; о том, как маркиз играл с их первенцем, а Элен кормила грудью трёхмесячную дочь. Впрочем, воспоминания эти были недолгими, потому что прелестная горничная, подойдя к прикроватному столику, взяла с него нательный крест барона, снятый во время операции, и надела ему на шею. И вновь прикосновение её рук возбуждающе подействовало на раненого. К тому же он припомнил, как смутилась и зарделась она, дотронувшись до его руки. А молодая женщина ещё и села на широкую кровать слева от барона, её ножки оказались на кровати до коленей, ступни в мягких туфельках без каблуков свешивались с кровати. Причём села так близко! Настолько близко, что Жан с лёгкостью мог бы дотронуться до неё рукой или даже обнять. Как будто специально! Естественно, что анжуец не мог не реагировать на это. Если днём ранее испытываемое им влечение, вызванное видом декольте Анны рядом с его лицом, сочеталось с жуткой болью и удушьем, а потому казалось мучительным и неуместным, то теперь молодой мужчина, хоть и был ещё достаточно слаб, постепенно оживал, как оживает дерево весной, в нём пробуждалась жажда жизни, а сидящая рядом с ним красивая и весёлая женщина была сама жизнь. Запах её тела, аромат её волос кружили голову раненому, опьяняли, словно вино или даже шартрез. Глаза его вновь зазеленели и заблестели, как при лихорадке, хотя на самом деле у него был просто небольшой жар. И потому, когда Анна зачерпнула немного бульона и поднесла ложку к его губам, обращаясь к нему, как к её ребёнку, Ливаро решил покочевряжиться. Конечно, плеваться горячим бульоном в подражание маленькому Жанно он не собирался, однако, хоть и испытывал сильный голод, проглотил ложку бульона как будто безо всякой охоты, затем скривился и пробурчал:
- Что-то нет аппетита.
Затем уже другим тоном добавил:
- Вот если бы у Вас было средство, возбуждающее аппетит. Хотя...
Не докончив фразы, барон внезапно воспользовался тем, что прелестная горничная сидит рядом с ним, и, опустив левую руку вниз, поймал молодую женщину за щиколотку левой ноги. Затем рука его заскользила всё выше, выше - по голени, колену, бедру, ощущая прикосновение шёлкового чулка и тепло кожи под ним, после чего наткнулась на подвязку, а далее - на мягкую, нежную и тёплую кожу там, где заканчивался чулок. Но не только это приметил Жан. От него не ускользнуло и то, что под полотняной юбкой у его сиделки оказалась нижняя шёлковая, что возбудило его ещё больше. Потому, не убирая руку с левого бедра Анны, Ливаро произнёс, как бы завершая фразу:
- А Ваши ножки весьма аппетитны, и, кажется, мне снова хочется, чтобы Вы меня накормили, госпожа лекарь. Вы сумели исцелить меня от отсутствия аппетита.
При этом глаза анжуйца озорно блеснули.

- Нет-нет-нет, только не проливайте на меня бульон, он и вправду горячий! - произнёс Ливаро с притворно-испуганным видом, хотя ему и в самом деле не очень-то хотелось быть обваренным, тем более неизвестно ещё, куда именно его хорошенькая сиделка вздумает вылить горячее кушанье и какие будут последствия. - Молю Вас, сжальтесь, не будьте жестоки к рыцарю, страдающему от ран и чуть не отошедшему в мир иной! Я лишь хотел, чтобы аппетит вернулся ко мне. А для этого есть лишь одно средство.
И барон весьма осторожно опустил руку ниже, до щиколотки Анны, стараясь при этом не делать резких движений и не наклоняться, благо сидела горничная так, что наклоняться и особо тянуться не пришлось. Быстро сняв с левой ноги молодой женщины туфельку, он разжал пальцы, и туфелька упала на пол. Затем Ливаро вновь провёл рукой по ноге Анны, на сей раз снизу вверх, пока пальцы его не нащупали подвязку, и осторожно стянул этот предмет женского гардероба вместе с чулком. Когда всё было сделано, рука Жана снова заскользила вверх по ноге горничной, от ступни до бедра, причём прикосновение к ничем не прикрытой коже, мягкой и нежной, начало возбуждать его. Но теперь уже вслед за его рукой вверх поползли и юбки Анны - полотняная верхняя и шёлковая нижняя, которую, как всё больше убеждался барон, молодая женщина пододела специально для него, - пока не задрались выше колен. И тут фаворит герцога Анжуйского пальцами левой руки сжал ей бедро - не больно, но ощутимо, - и решительным тоном сказал:
- Ты хочешь узнать средство, которое может помочь накормить меня? Что ж, тогда поставь пока бульон на столик, чтобы ненароком не пролить на себя или на меня, и положи ложку туда же. А потом сделай с туфелькой и чулком на правой ноге то же, что сделал я с теми, которые были на левой ноге. И не опускай юбок, я должен видеть твои прелестные ножки, они - лучшее лекарство. Повторяю, не трогай юбки: ни полотняную, ни шёлковую.
При этом по строгому взгляду Ливаро было видно, что прелестной сиделке лучше послушаться его.

Да, Анна действительно стала послушной и выполнила просьбу, а вернее, даже приказ барона. Жан пронаблюдал, как падает с ноги молодой женщины вторая туфелька, как за ней следует подвязка, как в довершение всего соскальзывает на пол лёгкий шёлковый чулок. И тут горничная спросила, что ещё ему угодно.
- Что мне угодно? - переспросил барон и ответил не сразу, как бы раздумывая: - Мне угодно... мне угодно, чтобы ты, не опуская юбок, продолжила меня кормить. Ведь твои ножки такие прелестные, такие мягкие, их кожа такая шелковистая, что они возбуждают аппетит... очень возбуждают!
Эти слова он сопровождал нежным поглаживанием ножек Анны, от колена к бедру и обратно, при этом лукаво улыбался. Глаза у Ливаро вновь стали цвета шартреза и заблестели. Продолжая поглаживания и лукаво улыбаясь, он прибавил:
- А когда накормишь раненного рыцаря, полечи его тем лекарством, что ты принесла. Хотя у тебя, наверное, и другие припасены? И шёлковая юбка - одно из них? Ах ты чертёнок, знала ведь, что надевать!

В другое время барон счёл бы для себя позорным, если бы кто-нибудь кормил его с ложечки, как маленького ребёнка, однако сейчас сетовать на судьбу ему не приходилось, ведь за ним ухаживала такая прекрасная сиделка, и ради её присутствия можно потерпеть и не такое! Тем более что Анна выполняла все его указания, а даже простая еда, когда ей его кормила она, становилась как-то по-особому вкусной. К тому же молодая женщина так уморительно надувала губки, стараясь остудить горячий бульон, что это добавляло пикантности и вызывало у раненого улыбку.
Естественно, что, пока к его губам подносили ложку за ложкой, Ливаро старался не совершать лишних движений, чтобы не толкнуть чашку, которую Анна могла бы в этом случае уронить на него или на себя. Он лишь осторожно поглаживал то одно её бедро, то другое. Но вот наконец бульон закончился, горничная поставила на столик опустевшую чашку вместе с ложкой, и тут Жан решил заговорить с ней, что было затруднительно во время еды.
- Понимаю, все женщины любят наряжаться, этого у них не отнять. А я так и знал, что ты неслучайно надела эту юбку! И я, как и ты, рад, что она улучшает моё самочувствие, - сказал он.

Между тем Анна поднесла к губам барона кубок с лекарством от жара, которое действительно представляло из себя отвар мяты с малиной и мёдом пополам с вином и при этом было приятным на вкус и запах. Надо сказать, что с первыми глотками его Ливаро, хотя обычно он мог выпить гораздо больше вина, не пьянея, почувствовал себя захмелевшим. Но, возможно, голову ему кружило не только и не столько тёплое питьё, сколько присутствие красивой женщины, аромат её тела, мягкость её кожи, пышность форм, а также её жизнерадостность...
Итак, опьянённый напитком и красотой молодой женщины, анжуец, чьи силы подкрепил бульон с перцем, сухариками и яйцом, начал активнее ласкать свою сиделку, которая и так во время кормления разворачивалась к нему, а теперь и вовсе сидела к нему лицом. Его левая рука сначала очутилась на её правом бедре, затем, после поглаживаний постепенно стала подниматься всё выше, выше, выше... При этом Ливаро мурлыкал, как довольный кот, и шептал:
- Ты прелесть, Анна... У тебя такие прекрасные ножки... и выше тоже всё прекрасно! И ты сама прекрасна! И кожа у тебя такая нежная... Твоё присутствие опьяняет сильнее вина.
Говоря это, он продолжал гладить её тело - ласково и вместе с тем властно. Наконец его левая рука, скользнув по завязкам на корсаже, очутилась рядом с её грудью.
- Какая она пышная и округлая... А это от того, что в ней много молока? И ты кормишь им маленького Жанно? Ему хватает? А не поделится ли он со мной? - зашептал барон, лаская груди молодой женщины сквозь её наряд. Затем, ощутимо, хоть и не больно, сжав пальцами её правую грудь, потребовал:
- Позаботься обо мне, как заботишься о сыне. Распусти завязки корсажа и покорми меня.
Сам барон вряд ли сделал бы это, потому что расшнуровывать корсаж нужно было двумя руками, а правой он не хотел делать лишних движений, так как тогда усилилась бы ещё не прошедшая боль в груди.

Смущение, переживания и слёзы молодой женщины тронули барона, он проникся к ней сочувствием, а потому, чтобы успокоить, нежно погладил её по спине и сказал ласково:
- Не нужно плакать, милая Анна, вытри слёзы и улыбнись. Никто ни о чём не догадается, потому что ни один локон не выбьется из Вашей красивой причёски. А мужа Вашего я беру на себя. Тебя он не убьёт, напротив, возблагодарит судьбу... Что до греха, то его не будет, ведь стенобитное орудие не сокрушит врат крепости. К тому же я закажу молебен о спасении твоей души... как поправлюсь.
Произнеся это, Ливаро сначала поцеловал прелестную горничную в ложбинку между грудями, а затем осторожно, чтобы не прокусить её правый сосок, обхватил его губами и начал сосать. В рот анжуйцу потёк напиток, который он в последний раз пробовал очень-очень давно, когда был совсем крохой. Да и вообще с восьми лет вместо молока ему стали давать разбавленное водой вино, ибо считалось, что с этого возраста молоко подобает пить только при тяжёлой болезни или ранении. А тут барон, причмокивая, жадно глотал целебный напиток, который может дать лишь кормящая мать. При этом левой рукой он приобнимал молодую женщину за талию. Потом, напившись и поласкав губами и языком сосок, припал ко второму, но пососал совсем немного, чувствуя, что нужно оставить ребёнку. Затем проделал со вторым соском то же, что и с первым. А после стал покрывать поцелуями грудь, шею, лицо Анны, лишь временами прерывая ласки поигрыванием с крестиком на цепочке, спускайся как раз в ложбинку между грудями.
Меж тем, выпитое молоко и прикосновение губами к женской груди опьянило анжуйца, подействовало на него возбуждающе. Ну а, кроме того, он всё-таки молодой мужчина, а рядом с ним - красивая женщина с довольно-таки пышными формами. Вот только, как назло, в полной мере насладиться всем этим мешали раны. Правое лёгкое только начинало расправляться, медленно-медленно, поэтому у Жана временами начиналась одышка, что не добавляло удовольствия. Побаливала правая сторона груди, побаливали швы, которые к тому же могли разойтись от резких движений. И от того, что всё это с особой силой напомнило о себе именно тогда, когда анжуйца уже охватило возбуждение после молока, прикосновения к женской груди и вида обнажённых женских ножек, наслаждение превратилось в мучение, в пытку. Кроме того, перед глазами стояли картины вчерашней дуэли и операции, и на какое-то время раненому показалось, что вернулись та боль и тот ужас, которые он чувствовал тогда. Я... я умирал... Меня убивали на глазах любимой женщины... Луиза... Её уносят... Нас разлучают! Она простирает ко мне руки, плачет... - вот что всплывало в памяти Ливаро, не считая того, что он ощущал, когда его оперировали. В этот момент им овладела ненависть к графу де Келюсу, такая, что хочется отплатить ему за все страдания, убить его. Но эта ненависть сменилась бессилием, и не только из-за того, что сейчас барон уж точно не смог бы драться, но и из-за того, что миньон - брат его возлюбленной, убьёшь его - заслужишь её ненависть и вечное проклятье.
Все эти чувства и желания, а также нервное потрясение требовали выхода, и поэтому страстно хотелось кого-то терзать. И тут взгляд анжуйца, в момент душевных мук не направленный ни на кого и ни на что, упал на Анну. Вот кто поможет ему! Вот кто избавит от мучений! Конечно, помня о недавних слезах и смущении хорошенькой горничной, Жан не хотел сильно её пугать, тем более что это вредно для кормящей матери, но накопившееся напряжение требовало выхода. Потому-то барон знаком показал, чтобы молодая женщина раздвинула ноги, а когда она молча повиновалась и коленки её раздвинулись, открывая путь в лоно, его левая рука, за мгновение до этого находившаяся на её бедре, нырнула под задранные юбки и начала ласкать сокрытое ими, да так, что Анна дошла до исступления. Ливаро прекратил терзать прелестную сиделку только тогда, когда её стоны сменились глубоким вдохом и сдержанным вскриком. По телу молодой женщины пробежала волна блаженства, и она, обессиленная, опустилась на постель рядом с бароном и замерла с затуманенным взором и блаженной улыбкой на лице. Ливаро, приобняв Анну, слегка поглаживал её. Однако жажда его была утолена не до конца, теперь уже его тело просило ласки, а внизу чувствовалось напряжение, накопившаяся энергия требовала выхода. Поэтому, дав молодой женщине отдышаться и полежать в истоме, барон затем взглянул на неё и тихо, но решительно произнёс:
- Надеюсь, тебе было хорошо, милая Анна? Как я и обещал, ты получила наслаждение и при этом не согрешила. Я подарил тебе блаженство, теперь твоя очередь. И ты сделаешь то, что я велю.
С этими словами он, стараясь помнить о ранах и не делать резких движений, осторожно сдвинул одеяло, а затем положил руку на затылок горничной и нагнул её голову туда, где до того оно лежало, прикрывая источник томления. Глаза Жана при этом стали серыми, даже стальными. Так менялся их цвет тогда, когда он давал понять, что не потерпит возражений или неповиновения. Потом вдруг, наоборот, стали ярко-зелёными и заблестели. И тут барон снова заговорил, прерывая временами свою речь одновременно от возбуждения и одышки:
- Ну же, Анна! Избавь, избавь меня от томления! У тебя прелестный ротик... И губки тоже... И ты так забавно надуваешь их, когда дуешь на бульон. А теперь приласкай меня своим ротиком!

Ещё не так давно, меньше суток назад, барон смотрел в глаза смерти, протягивавшей к нему свои костлявые руки, теперь же он страстно желал жить, а  молодая, красивая женщина рядом с ним, от которой пахло молоком, как от новорожденного щенка, недавно сосавшего титьку матери, олицетворяла для него саму жизнь. И эта женщина, повинуясь его приказанию, наклонила голову и начала нежно ласкать источник томления губами и языком. И делала это так, что Ливаро почувствовал себя в её власти. Она уже не подчинялась ему, нет, она повелевала! И анжуец застонал - не так, как стонут от раны, а так, как бывает именно под влиянием возбуждающих ласок. Анна же пользовалась ситуацией и гладила ему грудь, естественно, не касаясь при этом швов, потом бёдра... И все её действия заставляли Жана испытывать неземное блаженство и в то же время были для него мучением, пыткой. А прелестная горничная в перерыве между ласками шептала:
- О, бедный молодой человек, что Вы пережили! Что Вы пережили мой дорогой! Мой дорогой! Бедный мальчик! Все хорошо, все хорошо, мой дорогой!
И в этом её шёпоте было, помимо страсти, столько материнской нежности, что барон почувствовал себя ребёнком, почти таким же беспомощным, как маленький Жанно. При этом, как ни странно, теперь эта беспомощность была для него даже приятна. И сам Ливаро гладил свою сиделку по голове, осторожно, чтобы не повредить причёску, затем его левая рука заскользила по её спине, шее, лицу... Всё это сопровождалось стонами и вздохами анжуйца, между которыми он всё же умудрился прошептать:
- Умница девочка, прелесть моя... Мне так хорошо... Приласкай меня... так, так... ещё...
А потом пик наслаждения - и Жан, вскрикнув от испытанного блаженства, откинулся на подушки и зажмурился. Анна, вскрикнув точно так же, а то и громче, ведь у неё не было ни одышки, ни швов, опустилась на постель рядом с ним. Некоторое время они переводили дыхание, затем барон, вновь открыв глаза и глядя на молодую женщину, произнёс:
- Ну вот, видишь, ты не согрешила... Ну а если тебя терзают сомнения, милая Анна, ополосни руки святой водой и прополощи заодно рот. Что же касается мужа, которого ты совсем недавно так боялась, то я тебе докажу, что твой страх напрасен, и сделаю это очень легко. Только для этого тебе нужно привести себя в порядок и дать мне возможность сделать то же самое, а затем позвать Гийома сюда.
И барон, слегка улыбнувшись, с помощью Анны завязал шнурочки подштанников, затем вернул одеяло на место и стал ждать, когда горничная оденется и пойдёт звать мужа. Как только она закончила приводить себя в порядок и, отперев дверь, пошла звать своего благоверного, Ливаро намеренно начал постанывать, состроив при этом такую гримасу, будто чуть ли не умирает, как за день до этого.